Неточные совпадения
Вошел я, значит,
в горницу.
Когда писарь
вошел в поповскую
горницу, там сидел у стола, схватившись за голову, Галактион. Против него сидели о. Макар и Ермилыч и молча смотрели на него. Завидев писаря, Ермилыч молча показал глазами на гостя: дескать, человек не
в себе.
Мы
вошли прямо к бабушке: она жила
в дедушкиной
горнице, из которой была прорублена дверь
в ее прежнюю комнату, где поселилась Татьяна Степановна.
— Вот какую хижу я себе выстроил! — приветствовал он меня, когда мы
вошли в кабинет, — теперь у меня простора вдоволь, хоть
в дрожках по
горницам разъезжай. А прежде-то что на этом месте было… чай, помните?
— Живет! Вон окно-то — там и ютится. Был я у него намеднись, нагажено у него, насорено
в горнице-то! Ни у дверей, ни у окон настоящих запоров нет;
войди к нему ночью, задуши — никто три дня и не проведает! Да и сам-то он словно уж не
в уме!
Мы
вошли в это время
в горницу, чистую и светлую.
— Ты, дедушко, и теперь бы на печку шел! — сказала молодуха, пришедшая за нами прибрать кое-что
в горнице,
в которую мы
вошли.
Коковкина вернулась
в это время домой, заслышала необычайный шум и
вошла в Сашину
горницу.
В недоумении она стала на пороге и качала головою.
Долго и молча отец ходил по двору, заглядывая во все углы, словно искал, где бы спрятаться, а когда, наконец,
вошёл в свою
горницу, то плотно прикрыл за собою дверь, сел на кровать и, поставив сына перед собою, крепко сжал бёдра его толстыми коленями.
Было слышно, как старик, тяжко шаркая ногами,
вошёл в свою
горницу, сбросил на пол одежду, распахнул окно и загремел стулом.
Надобно сказать, что Степан Михайлыч никогда не сидел
в гостиной и
входил в нее только при самых необыкновенных случаях и то на самое короткое время;
в целом доме он знал свою особую
горницу и крылечко, весьма незатейливо сложенное из деревянных брусьев и досок; он так привык к ним, что
в гостиной был как-то не дома и ему становилось неловко.
В горницу вошла та же девка, но что-то уж очень раскрасневшаяся, как будто бы она сейчас только с кем-нибудь сильно играла.
Бродяга все тою же ровною походкой подошел к двери и остановился. Крестьянин, взяв со стола одну свечу,
вошел в соседнюю
горницу.
Он тихонько
вошёл в сени, остановился перед открытой дверью
в горницу, где лежал больной и откуда несло тёплым, кислым запахом.
В горницу входят Михайла, сосед и еще старик и парень. Вперед себя вталкивают вчерашнего прохожего.
В горницу хозяин
вошел. Жена торопливо стала распоясывать кушак, повязанный по его лисьей шубе. Прибежала Настя, стала отряхивать заиндевелую отцовскую шапку, меж тем Параша снимала вязанный из шерсти шарф с шеи Патапа Максимыча. Ровно кошечки, ластились к отцу дочери, спрашивали...
— Пожалуйте, Патап Максимыч, —
входя в гостиную, приветливо молвила Марья Гавриловна. — Захотелось мне
в своих
горницах вас угостить. Милости просим!..
Вошла мать Манефа
в свою боковушу, взяла с полочки молоток и три раза ударила им по стене. Та стена отделяла ее жилье от Фленушкиных
горниц. Не замедлила Фленушка явиться на условный зов игуменьи.
Такими словами встретила Фленушка своего казанца, когда тот
вошел в ее
горницу.
Медленно, но широко распахнулась дверь, и
в горницу вошел Алексей. Чин чином, прежде всего сотворил он уставные поклоны перед иконами, а потом, молодецки встряхнув кудрями, степенно отдал поклон как маков цвет зардевшейся хозяйке. Сдержанно ответила она ему малым поклоном.
Поднялся Алексей на разубранное точеными балясинами и раскрашенное
в разные цвета крылечко уютного домика Марьи Гавриловны, миновал небольшие сенцы и переднюю и
вошел в первую
горницу…
Патап Максимыч подолгу
в светелке не оставался.
Войдет, взглянет на дочь любимую, задрожат у него губы, заморгают слезами глаза, и пойдет за дверь, подавляя подступавшие рыданья. Сумрачней осенней ночи бродит он из
горницы в горницу, не ест, не пьет, никто слова от него добиться не может… Куда делись горячие вспышки кипучего нрава, куда делась величавая строгость? Косой подкосило его горе, перемогла крепкую волю лютая скорбь сердца отцовского.
Патап Максимыч раздетый лежал на кровати, когда Алексей, тихонько отворив дверь,
вошел в его
горницу. Лицо у Патапа Максимыча осунулось, наплаканные глаза были красны, веки припухли, седины много прибыло
в бороде. Лежал истомленный, изнуренный, но брошенный на Алексея взор его гневен был.
Вскоре пришел Алексей.
В праздничном наряде таким молодцом он смотрел, что хоть сейчас картину писать с него. Усевшись на стуле у окна, близ хозяина, глаз не сводил он с него и с Ивана Григорьича. Помня приказ Фленушки, только разок взглянул он на Настю, а после того не смотрел и
в ту сторону, где сидела она. Следом за Алексеем
в горницу Волк
вошел,
в платье Патапа Максимыча. Помолясь по уставу перед иконами, поклонившись всем на обе стороны, пошел он к Аксинье Захаровне.
Поставив лошадок у поповских ворот, Самоквасов
вошел в дом.
Горница была пуста, но за перегородкой слышалась возня одевавшегося отца Родиона, припевавшего вполголоса: «Ангельские силы на гробе твоем и стрегущие омертвеша».
Приехал к Кисловым Пахом и, не
входя в дом, отпряг лошадку, поставил ее
в конюшню, задал корму, втащил таратайку
в сарай и только тогда пошел
в горницы. Вообще он распоряжался у Кисловых, как у себя дома. И Степана Алексеича и Катеньку нашел он
в спальне у больной и
вошел туда без доклада. Все обрадовались, сама больная издала какие-то радостные звуки, весело поглядывая на гостя.
Вдруг тихо-тихонько растворилась дверь, и
в горницу смиренно, степенно
вошла маленькая, тщедушная, не очень еще старая женщина
в черном сарафане с черным платком
в роспуск. По одеже знать, что христова невеста. Положив уставной поклон перед иконами, низко-пренизко поклонилась она Дарье Сергевне и так промолвила...
Вошла Дарья Сергевна с Дуней. Марко Данилыч рассказывал им про женитьбу Василья Борисыча. Но незаметно было сочувствия к его смеху ни
в Дарье Сергевне, ни
в Дуне. Дарья Сергевна Василья Борисыча не знала, не видывала, даже никогда про него не слыхала. Ей только жалко было Манефу, что такой срам у нее
в обители случился. Дуня тоже не смеялась… Увидев Петра Степаныча, она вспыхнула вся, потупила глазки, а потом, видно, понадобилось ей что-то, и она быстро ушла
в свою
горницу.
Вошел в сионскую
горницу Николай Александрыч
в длинной, до самых пят рубахе из тонкого полотна, с необыкновенно широким подолом.
Растворились наконец двери, и Божьи люди один за другим
вошли в ярко освещенную сионскую
горницу.
Когда настал час для сбора
в сионской
горнице, все собрались и разошлись по одевальным комнатам «облачаться
в белые ризы». Потом
вошли в сонм верных.
Пришел к Патапу Максимычу Василий Фадеев, шепотом читая псалом Давида на умягчение злых сердец. Сдавалось ему, что приезжий тысячник либо знает, либо скоро узнает про все плутни и каверзы. Не поплатиться бы спиной тогда, не угодить бы на казенную квартиру за решетку. Вытянув гусиную шею, робко
вошел он
в горницу и, понурив голову, стал у притолоки.
Смеркалось, собрались Божьи люди перед входом
в сионскую
горницу. Когда Николай Александрыч, осветив ее, отворил двери, прежде всех
вошли Дуня с Марьей Ивановной, Варенькой и Катенькой, а за ней Василисушка с Варварой Петровной, с Матренушкой и еще с одной богаделенной старушкой. Из сионской
горницы они тотчáс пошли
в коридор. Там
в одной комнате Дуню стали одевать
в «белые ризы»,
в другой Василисушку.
Вынул из кармана ключ Николай Александрыч и отпер тяжелый замок, висевший на железных дверях сионской
горницы.
Вошел он туда только с братом и дворецким. Прочие остались на прежних местах
в глубоком молчанье. Один Софронушка вполголоса лепетал какую-то бессмыслицу, да дьякон, соскучась, что долго не отворяют дверей, заголосил...
Кто ни
входил в сионскую
горницу, клал по нескольку земных поклонов перед образами и перед картинами и после того уходил
в коридор.
Подъехав к дому Феклистову, Петр Степаныч
вошел к нему
в белую харчевню. Были будни, день не базарный,
в харчевне нет никого, только
в задней
горнице какие-то двое приказных шарами на бильярде постукивали. Едва успел Петр Степаныч заказать селянку из почек да подовый пирог, как влетел
в харчевню сам хозяин и с радостным видом кинулся навстречу к богатому казанцу.
Оставшись с Дуней, Дарья Сергевна раздела ее и уложила
в постель.
В соседней
горнице с молитвой налила она
в полоскательную чашку чистой воды на уголь, на соль, на печинку — нарочно на всякий случай ее с собой захватила, — взяла
в рот той воды и,
войдя к Дуне, невзначай спрыснула ее, а потом оставленною водой принялась умывать ей лицо, шепотом приговаривая...
А лодки нет! На дворе темнеет, и
в горнице зажигают сальную свечу. Петр Петрович долго расспрашивает меня о том, куда и зачем я еду, будет ли война, сколько стоит мой револьвер, но уж и ему надоело говорить; сидит он молча за столом, подпер щеки кулаками и задумался. На свечке нагорел фитиль. Отворяется бесшумно дверь,
входит дурачок и садится на сундук; он оголил себе руки до плеч, а руки у него худые, тонкие, как палочки. Сел и уставился на свечку.
В домике, куда
вошли Игорь и его два стража,
в просторной
горнице находилось несколько гусарских офицеров того же полка, к которому принадлежал и огромный солдат-кавалерист и его товарищи.
Заходит
в избу врач, я прощаюсь, и мы выходим на улицу, садимся
в сани и едем
в небольшую соседнюю деревеньку на последнее посещение больного. Врача еще накануне приезжали звать к этому больному. Приезжаем,
входим вместе
в избушку. Небольшая, но чистая
горница,
в середине люлька, и женщина усиленно качает ее. За столом сидит лет восьми девочка и с удивлением и испугом смотрит на нас.
— Можно посмотреть голубей? — обратился вежливо Сережа к краснощекой и толстой хозяйке избушки,
входя к ней
в горницу по шатким ступеням крылечка.
Через несколько минут
в горницу вошел высокий, стройный, еще молодой парень, одетый
в кафтан тонкого синего сукна, опоясанный широким цветным шелковым поясом.
Граф Свянторжецкий твердой походкой поднялся на крыльцо избушки и взялся за железную скобу двери. Последняя легко отворилась, и граф
вошел в первую
горницу, обстановку которой мы уже ранее описали. За большим столом, заваленным рукописями, сидел над развернутой толстой книгой патер Вацлав. Он не торопясь поднял голову.
В это самое время, легкий на помине,
в горницу вошел Ермак Тимофеевич, истово перекрестившись на образа, и поклонился Семену Иоаникиевичу.
Войдя в избу и заперев дверь на внутренний засов, Кузьма стал ходить назад и вперед по
горнице. Теперь, когда цель была достигнута, когда Фимка была спасена от лютости своей барыни, и когда даже сама эта барыня выразила ей и ему свое доброе расположение,
в его сердце, далеко незлобивого Кузьмы, зашевелилось чувство жалости к старику.
Через несколько минут
в горницу вошел Яшка. Это был высокий, стройный парень со смуглым лицом и черными кудрями, шапкой сидевшими на голове и спускавшимися на высокий лоб. Блестящие черные маленькие глаза светились и искрились непритворным весельем, казалось, переполнявшим все существо Яшки. Он был одет
в серый кафтан самодельного сукна, подпоясанный красным с желтыми полосами кушаком, шаровары были вправлены
в сапоги желтой кожи.
В руках он держал черную смушковую шапку.
— Говори скорей, скорей, милый Андрюша, что у тебя за тайна? — спрашивал Антон, лишь только
вошли они
в горницу.
И у Семена Иоаникиевича созрело решение послать гонцом
в Москву Яшку. Он захлопал
в ладоши.
В горницу вошел Касьян.
Время, казалось, тянулось томительно долго. Наконец
в соседней
горнице послышались торопливые шаги. Антиповна бросилась к двери и отворила ее.
В опочивальню
вошел Ермак Тимофеевич, бледный, встревоженный. Он как бы не замечал никого, остановился у постели Ксении Яковлевны и с немым ужасом уставился на бесчувственную девушку.
Трапеза оканчивалась, ели уже клюквенный кисель с молоком, когда дверь отворилась и
в горницу вошли два опричника.